– На нетленных страницах истории, дамы и господа, сверкающими золотыми буквами будет запечатлено славное имя майора Пержентино, человека экстраординарных заслуг, – оратор слегка запнулся на этом длинном слове, – а также имя его благороднейшей супруги, украшающей наше общество, – доны Ауроры, ангела воплоти… Да, дорогие дамы и господа, ангела чистого и невинного, преданной супруги, добродетельной, как бронзовая дева…
Пройдоха Мирандон стоял среди гостей с бокалом шампанского в поднятой руке и пленял всех, в том числе и хозяев дома, своим красноречием. Майор блаженно улыбался; его преданная супруга, «добродетельная, как бронзовая дева», смиренно потупилась: еще никогда праздники в ее доме не бывали такими торжественными.
– …дона Аурора, это неземное существо, поистине святая, божье создание…
Глаза божьего создания наполнились слезами.
Роман Флор с Гулякой кончился тем, что они поженились, но, как выяснится впоследствии, без помолвки, а значит, нарушив общепринятый порядок и обычаи, которые свято соблюдаются во всех уважаемых семьях. Роман этот как бы пережил два этапа, резко отличных друг от друга. Первый – спокойный и лучезарный – можно было бы назвать голубым или розовым, он характеризовался ясностью, всеобщим согласием, какой-то праздничностью. Второй этап – тревожный, с преследованиями и встречами украдкой – характеризовался ненавистью и враждой, перешедшей в открытую войну. Сначала дона Розилда превзошла самое себя; проявив редкую любезность и понимание, она во всем потакала молодым. А потом ее словно подменили, она преисполнилась отвращением и мстительной злобой; наблюдать это, возможно, было и любопытно, но не очень приятно. Теперь она пошла бы на все, только бы не допустить брака дочери с этим негодяем – «подонком, язвой, чумой». Эти мерзкие определения относилась к Гуляке, которого еще совсем недавно она считала лучшим юношей в Баии, самым выгодным женихом, самым красивым, самым великодушным, самым чистым и мужественным.
После того как Мирандон на празднике у майора ввел дону Розилду в приятное заблуждение своим путаным рассказом, который совершенно неожиданно подтвердился, она чувствовала себя счастливой около двух месяцев. За эти незабываемые дни она обошла всю Ладейра-до-Алво и все соседние с ней улочки, не преминув посетить и негритянку Жувентину, изображавшую из себя знатную сеньору, и доктора Карлоса Пассоса, имевшего обширную клиентуру. Дона Розилда не считала нужным умалчивать о своем влиянии в обществе, своей близости к правительству, а также самым высшим кругам, к которым и принадлежал Гуляка, ухаживающий за ее дочерью. Но особенно она гордилась его элегантностью, его обаянием, его красноречием и осанкой. Гуляка был для нее божеством, кумиром, и дона Розилда из кожи лезла вон, чтобы понравиться парню, покорить его и привязать к себе.
Одно курьезное недоразумение лишь способствовало ослеплению доны Розилды. Среди школьных подруг Флор была девушка по имени Селия, из бедной семьи, некрасивая и к тому же хромая. С большим трудом ей удалось закончить педагогическое училище и получить диплом учительницы с правом преподавать в государственной начальной школе. Несколько месяцев она добивалась этого места, но не смогла даже попасть на прием к директору департамента просвещения. Дона Розилда сочувствовала ей и, чем могла, старалась помочь. Возможно, потому, что в сравнении с этой несчастной девушкой она и Флор казались богачками, она внимательно выслушивала жалобы Селии на тяжелую жизнь, на всемогущее начальство, разные сплетни про чиновников и подробности интимной жизни этих «вампиров». Ощерив свои почерневшие, гнилые зубы, Селия шипела, будто назначение получают лишь те, кто соглашается провести вечёрок в доме свиданий. Порядочные же девушки обречены протирать кожаные кресла в приемной. И Селия столько там насиделась, что стала своего рода хранилищем злых сплетен о чиновниках, заведующих отделами, не говоря уже о директоре департамента просвещения – мифическом персонаже, о котором, впрочем, неудачливая просительница знала все: каковы его привычки, велико ли состояние, привязан ли он к жене и детям, кто его любовница. Ничто от нее не ускользнуло, хотя еще ни разу ей не удалось попасть к нему на прием.
И вот однажды вечером, в самом начале романа Флор и Гуляки, Селия, охваченная отчаянием, поскольку срок назначения преподавательниц на вакантные места вскоре истекал, была представлена Гуляке. Дона Розилда хотела, чтобы девушку приняли на службу, но еще больше она хотела утвердить в глазах соседей могущество и авторитет ее будущего зятя, который распоряжался всеми вакансиями и заправлял в администрации штата. И вот этим-то могуществом, этим-то влиянием она, дона Розилда, будет пользоваться по своему усмотрению.
И если, опутанная сетями лжи, вдова заблуждалась относительно положения обманщика, который ухаживал за ее дочерью, то, расхваливая знакомым его легкий характер и доброе сердце, она не ошиблась: всякое страдание для Гуляки было несправедливым и противоестественным. Вот почему, едва дона Розилда рассказала ему историю Селии, сгустив краски и преувеличив ее увечье («даже если б она захотела, все равно не могла бы принять приглашение этих развратников из департамента»), а потом описала бедность девушки, ее пятерых братьев, мать, больную ревматизмом, и отца – ночного сторожа, Гуляка проникся сочувствием и взялся помочь делу. Он решил поговорить со своими знакомыми – партнерами по карточной игре, которые пользовались известным влиянием, а доне Розилде и Флор поклялся на другое же утро явиться на прием к губернатору и потребовать, чтобы директор департамента просвещения немедленно предоставил место Селии. Селия же должна днем пойти к директору – к этому времени ее назначение будет оформлено.